Житель Хакасии, участник  ядерных испытаний под Семипалатинском, вспоминает, как это было

Семипалатинский испытательный полигон – первый и крупнейший ядерный полигон СССР. Там 22 ноября 1955 года испытали первую советскую двухступенчатую термоядерную бомбу РДС-37, которую создал академик Андрей Сахаров. Водородную бомбу сбросили с «Ту-16» на парашюте с высоты 12 тысяч метров. Она взорвалась в полутора километрах от земли. Согласно открытым данным, наблюдатели, находившиеся в 35 километрах от эпицентра, в специальных очках, лежа на поверхности грунта, в момент вспышки ощутили сильный приток тепла, а при подходе ударной волны – двукратный сильный и резкий звук, напоминающий грозовой разряд. В радиусе 200 км от эпицентра взрыва были разрушены строения в 59 населенных пунктах, травмы различной степени тяжести получили десятки человек, в результате обвалов погибли трехлетняя девочка и солдат батальона охраны. Позже выяснится, что это была первая в мире бомба мощностью более одной мегатонны, которую сбросили с самолета. На какое расстояние «разлетелась» радиация и сколько ее поймали находившиеся неподалеку люди – точно неизвестно. Сразу же после испытания на полигон и прилегающие к нему поселки выпали радиоактивные осадки.

– Мне 84, а я еще бегаю, – сказал Василий Марьин, зайдя в кабинет хакасского союза «Чернобыль».

Действительно, на свои годы Василий Андреевич не выглядит, а если учесть, что два года и три месяца он подвергался воздействию радиации (полученную дозу он даже примерно не знает, поскольку это были засекреченные данные), то чудо, что наша встреча вообще состоялась.

Председатель союза Людмила Васильева рассказывает, что Марьин последний из Хакасии, кто в 50-х давал пожизненную расписку о неразглашении. Удостоверение участника ему выдали только в 2003 году, до этого времени он считался обычным человеком и не получал ни надбавку к пенсии, ни особого медицинского ухода. Сейчас у него вторая бессрочная группа инвалидности.

– Я родом из Алтайского района, село Горево. Его уже нет давно, оно было в районе Очур, Кирово, Монастырки. В 18 лет призвали в армию, спустя полгода начался специальный совсекретный отбор, – вспоминает Василий Андреевич.

Что за отбор и куда, солдаты, со слов мужчины, даже не подозревали. В итоге из нескольких десятков претендентов было отобрано всего трое, в том числе и наш герой.

– Запросы отправляли, узнавали, кто родственники, кто сидел-не сидел. Строго все было. Поначалу мы радовались, что нас отобрали. Все ждали, когда же уже нас куда-нибудь повезут. Это потом мы поняли, куда попали... Родители не знали, где я служил, и я не имел им право рассказывать – документ подписал. Очень все строго было в 50-е годы. Меня даже не пустили на похороны матери. Москва согласовала отпуск только к 40-му дню.

К слову о связи с родными: в месяц разрешалось писать и получать только одно письмо.

– Пишешь: жив, здоров и все. Не разрешали писать даже, какая погода. Над нами, конечно, никто не сидел, но мы знали, что письма проходят через цензуру. От родных весточки тоже приходили. Да, они не знали, где я служу, просто писали номер части и любой город, письмо все равно доходило.

Василий Андреевич – танкист. В его обязанности входило подгонять танки на полигон и угонять уцелевшие после испытаний.

– Взрывы были разные: наземные (с вышек) и воздушные (с самолетов). Нас было семь человек, на каждого – больше 10 единиц техники: не только танки, но и бронетранспортеры, тягачи.

Людмила Васильева недавно вернулась из командировки в Семипалатинск. Она пояснила: в те годы от эпицентра на определенном расстоянии устанавливали технику, строили дома, привязывали животных:

– Это делалось для того, чтобы посмотреть, что будет со всем этим после взрыва.

– Во время испытаний в танках кто-то находился? – спрашиваю.

– Бараны. Организм барана приравнивался к организму человека. Их помещали в танк на место механика-водителя, наводчика. Кстати, радиация в танке сокращается в 20 раз, там же вон броня какая, – объяснил Василий Андреевич.

– Их как-то привязывали?

– Зачем? Там им негде было повернуться, здесь железо и здесь.

– Бараны выживали?

– Глядя как. Если только танк не сгорел. Заправлялись же полные баки, в том числе наружные. Тут еще и от танков зависело: были легкие танки (24 тонны), средние (43 тонны) и тяжелые (52 тонны). Легкие переворачивались. Тяжелые же стояли, правда, иногда загорались.

Во время испытаний при наземных взрывах, как рассказывает Марьин, солдат увозили от эпицентра примерно на 20 км, при испытаниях с воздуха – дальше.

– Никаких тогда укрытий не было, ложились головой вниз, ногами к взрыву. По громкой связи говорили, сколько минут осталось. Помню, в ноябре 1955 года, когда сбрасывали водородную бомбу с самолета, было очень страшно. Никто толком не знал, где она может приземлиться. От водородной бомбы мощное световое излучение, если смотреть на это, то можно в ту же секунду ослепнуть, – пояснил Василий Андреевич.

Никой специальной защиты на солдатах-срочниках не было: только комбинезоны из плотной ткани и противогазы.

– Это уже потом появились специальные костюмы. Мы же до инструктажа даже не знали, насколько все это опасно. Отказаться? Я солдат – приказ есть приказ. Командир прикажет умирать и будешь умирать, никуда не денешься.

Через какое-то время после взрывов Марьин с командой грузились в танк «Т-54» и ехали на место.

– Башня у него была снята, а он сам сверху и снизу был покрыт свинцом. Вы не подумайте, это был не заводской танк, а самодельный. Подъезжали, танк не глушили – быстро выскакиваешь, забираешься в уцелевший и пробуешь завести. Все остальные сидят, ждут тебя. Никто не знал, какой там радиационный фон. Если аккумулятор не брал, то приходилось воздушным способом заводить. Если завел – то жми. Вот так быстрым ходом и уматывали. Только ты тронулся, танк остальных повез.

Технику, которая не завелась либо была сильно повреждена взрывом, утаскивали на тягачах.

Василий Андреевич даже примерно не знает о том, какой уровень радиации он получил.

– Подразделения особого риска – единственная категория, которая не имеет дозу облучения, – объясняет Людмила Васильева. – Они могут ее узнать, если поедут в Томский или Санкт-Петербургский институт и сдадут кровь. Только тогда можно будет установить. Раньше все эти данные засекречивались.

По словам Василия Андреевича, они носили с собой два прибора, замеряющих радиацию, – один в виде карандаша, другой представлял собой небольшой ящичек размером со спичечный коробок. Периодически их сдавали для поверки.

– С территории приезжали, нас сразу проверяли такой палкой и ящиком на груди. Сильно трещало. Вот они видели, какая зараженность. Мы-то не знали. Ни бани, ни душа не было. Жили в землянках. До этого были палатки, но они сгорели, тогда быстро выкопали убежище под землей. Правда, была одна палатка для мытья. Нас в нее загоняли, и мы ждали, когда вода нагреется. Холодина – ноябрь, попробуй ее натопи. Жались друг к другу, чтобы хоть как-то согреться. Обмоешься – выскакиваешь, тебя этой палкой снова проверяют, а она опять трещит. Отправляли заново мыться. В последние полгода душ появился. После него датчики уже не так трещали.

Испытания не проводили зимой, поэтому в конце ноября солдат увозили в казарму, построенную на берегу Иртыша.

– Алкоголь был под строжайшим запретом, да и тогда им радиацию не снимали. Единственное – на период испытаний кормили хорошо. Помимо сухпайка давали сгущенку, масло, овощи , – вспоминает Марьин.

Проблемы со здоровьем у Василия Андреевича появились еще во время службы. Началось все с желудка.

– Сразу две язвы. Прооперировали. Лет девять ничего не беспокоило, потом страшно начал болеть кишечник – опухоль. Снова операция. Были и другие. Ну ничего, вроде дал Бог здоровья, правда, я не пил и не курил.

Многие же солдаты не дожили до демобилизации.

– Заболевших отправляли в госпиталь. На Семипалатинске было специальное кладбище, даже специальная похоронная группа была. Домой не давали увозить, хоронили там же. Нам никто не говорил, но мы знали, что люди умирали.

На «гражданке» Василий Андреевич устроился на работу зоотехником. Сильно тяжелой работы уже тогда он выполнять не мог.

– Какие-то шишки по телу вылазили и сейчас вылазят. Сейчас это напрямую связывают с радиацией, – рассказывает он.

Завести детей, в отличие от других «поровцев» и чернобыльцев, Марьину удалось, только, к сожалению, первый ребенок умер сразу после родов. Говорят, что у тех, кто подвергался воздействию радиации, так часто бывает. К счастью, остальные дети выжили. Правда, сказать, что у них богатырское здоровье – нельзя.

– Тут, конечно, моя служба виновата. Но я что мог поделать – отказаться было нельзя. Что ж, жизнь так сложилась, значит, суждено было, – разводит руками Василий Андреевич. 

_________________________________________________

* Подразделение особого риска – общее наименование различных воинских формирований, личный состав которых при выполнении служебных обязанностей подвергался радиоактивному облучению.